Художники

Прежде чем приступить к описанию разбираемого типа, необходимо сказать несколько слов относительно названия, избранного нами для обозначения этого типа. Термин «худож­ник» следует понимать здесь не в узком смысле живописца (как его иногда употребляют), а в более широком, именно—чело­века, посвятившего себя занятию искусством и обладающего нужными для того способностями и задатками. Таким образом, сюда войдут не только художники кисти и резца, т.е. живописцы и скульпторы, но также писатели и поэты, музыканты и компо­зиторы, актеры, режиссеры, дирижеры оркестра и т. д. Правда, каждая из этих отдельных художественных профессий требует также и своих специальных дарований, характерных для нее и выделяющих ее в качестве особой, самостоятельной разновид­ности данного типа: художник должен тонко различать и хорошо запоминать цвета и их оттенки, скульптору необходимо живо «чувствовать» формы и линии, музыканту нужен хороший слух; о специальных особенностях сценического дарования уже говори­лось отчасти выше. Однако, наряду со всеми этими частными, специальными чертами есть у всех служителей искусства также и нечто общее, что мы называем общим художественным складом, и без чего человек не должен посвящать себя искусству, как бы тонко ни различал он тоны и интервалы, как бы удачно ни под­бирал он рифмы. В пользу такого психологического родства различных родов искусства говорят, между прочим, те часто встречающиеся случаи совмещения нескольких художественных профессий, когда, например, живописец занимается также и скульптурой, драматический писатель сам играет на сцене, композитор выступает в концертах и т. д.; недаром также не пре­кращаются попытки создать «искусство будущего» — будет ли это опера или что-либо другое, — в котором отдельные роды художественного творчества слились бы в одно гармоничное целое.

Необходимо также заметить, что для чистоты разбираемого типа не имеет существенного значения то обстоятельство, содер­жит ли человек себя своим искусством, или же, имея какую-нибудь поддержку извне, может не особенно заботиться о своем материальном обеспечении; важно лишь то, чтобы занятия искусством составляли центр его жизни, чтобы им он отдавал большую часть своих сил и своего времени.

Если мы попытаемся подробнее разобраться в том сложном психо-физиологическом комплексе, который выше был назван «общим художественным складом», то окажется, что наиболее существенную роль играют в нем, невидимому известные интел­лектуальные элементы, тесно связанные, впрочем, также и с некоторыми особенностями эмоциональной сферы: наблюда­тельность, живая восприимчивость по отношению к внешним впечатлениям, соединенная с ясной, отчетливой памятью; сильно развитое воображение, богатое и яркое; значительное развитие чувствований, постоянно влияющих на суждения и на всю вообще умственную деятельность человека; наконец, склонность к эсте­тическим переживаниям, могущим принимать, конечно, самые разнообразные формы. Все эти элементы отнюдь не являются отдельными, обособленными, а, наоборот, сливаются в одно общее, неразрывно связанное целое, взаимно обусловливая и поддержи­вая друг друга. Остановимся на некоторых из них подробнее.

Сильно развитое воображение является здесь, по-видимому, центральным, наиболее характерным элементом, отличаю­щим людей художественного склада от всех почти других основ­ных (чистых) типов. Впечатлительные и восприимчивые ко всем действующим на них извне раздражениям, они, с одной стороны, отличаются повышенной, обостренной наблюдательностью, позволяющей им подмечать многое, что ускользает от глаз окру­жающих, а с другой — воспроизводят все ранее воспринятое с такой яркостью, полнотой и обилием деталей, которые иногда прямо поражают постороннего наблюдателя. В своем романе Обрыв» Гончаров описывает, как герой романа, недоучившийся художник Райский, будучи еще в университете, никак не может справиться с ученым рассуждением на тему, например: «о древ­них русских деньгах» или «о движении народов с севера на юг». «Он, вместо того, чтобы рассуждать, вглядывается в движение народов, как будто оно перед глазами. Он видит, как туча народа, точно саранча, движется, располагается на бивуаках, зажигает костры; видит мужчин в звериных шкурах, с дубинами, оборванных матерей, голодных детей; видит, как они режут, истребляют все на пути, как гибнут отсталые. Видит серое небо, скудные страны и даже древние русские деньги; видит так живо, что может нарисовать, но не знает, как рассуждать об этом: и чего тут рассуждать, когда ему и так видно?»

Эта последняя черта — неспособность к отвлеченным логическим рассуждениям — также очень характерна для художников среднего психического уровня, отличая их от только что разо­бранного типа ученых. Обладая сильно развитым воображением, они мыслят исключительно чутьем, интуицией, полубессозна­тельно догадываясь о смысле данного явления или проблемы и сразу же представляя себе результат в виде ярких, конкретных образов; часто и охотно пользуются при этом аналогиями; к систе­матическому же, последовательному логическому мышлению обыкновенно бывают совершенно неспособны. Только на высшем психическом уровне у таких гениальных представителей художе­ственного творчества, как Гёте, Леонардо-да-Винчи, мы можем встретить одновременное совмещение двух вышеупомянутых, столь различных способов мыслительной деятельности. Сосредо­точивая главные силы свои на художественном творчестве, они по временам способны увлекаться также и научной работой,— и в результате их художественные произведения блещут не только красотой и изяществом формы, но также и философской глубиной мысли, богатством и оригинальностью содержания. Что же касается представителей разбираемого сейчас среднего психического уровня, то для них такое совмещение предста­вляется совершенно недоступным.

Из всех родов интеллектуальной деятельности воображение наиболее тесно связано с эмоциональной сферой, и эта связь особенно ярко проявляется у людей художественного склада. Известно, что художественное творчество всегда требует некото­рого эмоционального подъема) и без него не может достигнуть всей той яркости и силы, к которой способен данный художник; известно также, что у многих писателей, музыкантов и т. д. лучшие их произведения были написаны под влиянием любов­ных увлечений или каких-нибудь событий, произведших на них потрясающее впечатление. Руже-де-Лилль, под влиянием край­него воодушевления, вызванного в нем известием о наступлении союзных армий, сочинил Марсельезу и потом уже во всю свою жизнь не мог создать ничего выдающегося. Таким образом, люди художественного склада необходимо должны обладать повы­шенной, аффективной возбудимостью, которая, как мы увидим дальше, резко отражается и на всем их душевном облике.

Наконец, последнюю характерную особенность художе­ственного типа составляет сильно развитое эстетическое чувство, заставляющее этих людей предпочитать эстетические наслажде­ния всему остальному. Тот же Райский глубоко чувствовал и ценил красоту, отыскивая ее всюду, где только мог найти и под­метить: все прекрасное, художественное — был ли это деревенский пейзаж, или игра на виолончели, или лицо красивой женщины,— производило на него сильное, неотразимое впечатление. Однажды, еще в училище, ему очень понравилась женская головка, висевшая на стене у учителя. Выпросивши ее, он «на ночь уносил рисунок в дортуар, и однажды, вглядываясь в эти нежные глаза, следя за линией наклоненной шеи, он вздрог­нул, у него сделалось такое замиранье в груди, так захватило дыханье, что он в забытьи, с закрытыми глазами и невольным» чуть сдержанным стоном, прижал рисунок обеими руками к тому месту, где было так тяжело дышать. Стекло хрустнуло и со звоном полетело на пол»… Любовь ко всему красивому и изящному сказывается часто также и в костюме художников, их наружности, манере держаться и т. д. Правда, это бывает не всегда: эстетические чувства по своему содержанию могут быть очень сложны, далеко не исчерпываясь одним стремлением к чувственной красоте и внешнему изяществу; духовная красота далеко не всегда идет рука об руку с физической, и художник, глубоко чувствующий прекрасное, может не обращать ника­кого внимания на свой костюм и свою внешность. Как бы то ни было, в том или ином виде, а стремление к эстетически-прекрасному  составляет  все же  одну из основных, неотъемлемых черт  художественной  натуры.

Описанный комплекс тесно связанных между собой психоло­гических элементов составляет основное ядро художественного типа и достаточно отличает его от других типов среднего уровня. Об отличии от типа ученых (преобладание конкретных образов и интуиции над абстрактным логическим мышлением) уже гово­рилось выше. Отличие же от аффективных и практически-дея­тельных типов заключается, главным образом, в преобладаю­щей деятельности воображения: внешние поступки художника (социальные и другие) бывают обыкновенно довольно незначи­тельны и беспорядочны, вся же его энергия сосредоточивается, по преимуществу, на зарождении и разработке возникающих у него художественных образов. Для людей практических воображение художника, яркое, богатое и образное, предста­вляется не только бесполезным, но скорее даже вредным. Как справедливо замечает Джемс, в практическом житейском оби­ходе мы обыкновенно довольствуемся полусхематическими пред­ставлениями, смутными и неясными, но вполне достаточными для наших целей; если бы кто-нибудь, отправляя на почту посылку, замечтался о том, как посылку будут перегружать на промежуточной узловой станции, как потом повезут ее в почтовой тележке, как получившие ее будут развертывать, осматри­вать и т. д., — то он наверно перепутал бы адрес и забыл взять расписку. Для художника же такое богатство и детальность умственных образов зачастую представляются безусловно необходимыми.

В тесной связи с перечисленными основными чертами разби­раемого типа находятся также некоторые другие, более второ­степенные, но все же достаточно характерные. Выше уже упоми­налось о том, что общая аффективная возбудимость у людей художественного склада бывает обыкновенно значительно повы­шена: впечатлительные и увлекающиеся, они легко приходят в состояние аффекта (восторг, гнев, отчаяние и т. п.), который, однако, обыкновенно проходит так же быстро, как и начался. Благодаря значительному влиянию чувствований на течение умственных процессов, их суждения и отзыв часто бывают пристрастны и иной раз, под влиянием увлечения, сменяются чуть не диаметрально противоположными, оставаясь в то же время совершенно искренними и добросовестными. Они больше верят, чем рассуждают, их убеждения отличаются больше страст­ностью, чем обоснованностью. Чувственные влечения, в особен­ности любовь во всех ее видах и проявлениях, бывают обыкно­венно значительно развиты. Райский не может жить без того, чтобы не быть влюбленным в кого-нибудь, при чем в его любви чувственные элементы самым разнообразным и прихотливым образом перемешиваются с романтической идеализацией люби­мой женщины. Очень характерна в этом отношении также сценка из тургеневского «Накануне»: молодой художник Шубин, рыдая и хватая себя за волосы от горя, жалуется своему товарищу, что девушка, в которую он влюблен, не только не любит, но и пре­зирает его; тут же он, однако, признается, что презрение до некоторой степени обосновано: любимая девушка застала его на днях целующим руки у пухленькой немочки-бонны («что прика­жешь делать? у нее плечи так хороши»); а через пять минут, увидевши хорошенькую знакомую горничную, Шубин с такою живостью пустился вслед за ней, что его приятель не мог не расхохотаться. С другой стороны, чувственность их сказы­вается также в часто встречающейся склонности к кутежам, выпивкам и т. п.

По сравнению с бесплодными мечтателями низшего психи­ческого уровня представители разбираемого типа стоят, конечно, много выше: у них есть известные художественные способности, проявляющиеся еще с детства и признаваемые всеми окружаю­щими; достигши зрелого возраста, они специализируются на какой-нибудь художественной профессии, работают более или менее усердно, и, в конце концов, добиваются известного успеха; произведения их находят себе сбыт, сценические или концертные выступления нравятся публике. Однако, обладая лишь средним художественным дарованием, они никогда не в состоянии бывают стать творцами, в настоящем смысле этого слова; хорошие и иногда талантливые подражатели, они не могут создавать новых форм или же вливать в старые формы новое содержание. Сколько бы страсти и настойчивости ни вкладывали они подчас в свое стремление подняться на высоты, доступные гению, безжалостная природа всегда не замедлит указать им настоящее их место. Маленькая пьеса Пушкина «Моцарт и Сальери» даёт нам в этом отношении очень яркий и поучительный образец.