ИСПАНСКАЯ МОДЕЛЬ

– За это время мы поняли, что, если хотим продолжать работать, то нужно развивать родственную программу пересадки печени. В настоящее время мы делаем максимум того, что можем себе позволить – одну пересадку в три недели. У нас было несколько предложений трупной печени, мы от этого отказались из-за плохого качества органов и, как следствие, непредсказуемости прогноза для больного. Используя в качестве доноров родственников, мы сделали достаточно большое количество трансплантаций – больше нас сделано только в Японии, а в остальных странах сопоставимые с нашими цифры. Международный авторитет нашего коллектива достаточно высок.

– Точной статистики никто не знает, но из нашего опыта работы в, частности, с гепатологическим отделением Института педиатрии, который ведет с нами большую работу, это около 15% от общего числа гепатологических больных.

– К счастью, совершенно иначе. Возраст донора не имеет здесь никакого значения. Печень – уникальный орган, она не стареет, ее сосуды не подвержены атеросклерозу, она прекрасно регенерирует. Теоретически, можно внуку пересадить печень 60−летней бабушки и орган прекрасно будет себя вести. У нас был опыт пересадки трупной печени от 57−летней женщины, погибшей от инсульта, девятнадцатилетнему мальчику. Он живет уже больше шести лет без проблем, водит машину, занимается легкой атлетикой, окончил университет, собирается жениться. Если печень не повреждена болезнью, возраст ее не имеет значения для успеха трансплантации.

– Почему же. Просто поджелудочная железа действительно больше подвержена всяким болезням, а при умирании раньше других органов подвергается гипоксии. Очевидно, у нас скоро начнется родственная программа по пересадке этого органа.

– Родственная трансплантация печени идеальна в иммунологическом смысле: мы обычно имеем совпадение по трем-четырем антигенам. У нас нет проблем отторжения, то есть, оно возникает, теплится, но мы обходимся минимальными дозами иммуносупрессантов. Даже исходные дозы здесь значительно ниже, чем при трупной трансплантации. Это, фактически, полностью решает проблему. Если при трупной трансплантации, где совпадение только по группе крови, мы всегда имеем реакцию отторжения на 4–10 день и вынуждены ее подавлять, то здесь, вследствие совпадения по большему количеству антигенов, мы ее почти не видим. Обычно это бывают братья, мать, даже тетки. У нас была тетка, совпадающая по четырем антигенам. Такое даже при подборе почки редко бывает. А ведь это только те антигены, которые мы смотрим – достаточно грубый, в сущности, анализ. Как раз такое совпадение по антигенам и является одним из факторов, обеспечивающих хороший результат.

И вот, что еще важно: мы всегда знаем, что именно мы пересаживаем, уверены, что печень в прекрасном состоянии. Все доноры очень хорошо обследуется. Нет никаких гемодинамических проблем, трансплантат всегда идеален. Даже если это лишь половина печени, то это иногда лучше, чем целый трупный трансплантат. Она сразу же начинает активно работать. Если ребенок весит килограммов 30, то половина взрослой печени это ровно столько, сколько ему положено, ведь она будет расти вместе с ним. Если же это взрослый человек, то и он получает эту половину – она регенерирует до нужных размеров, находясь в его организме. Печень – это орган единственный в своем роде.

– В странах с неорганизованным трупным донорством – это единственный вариант. Конечно, нам довольно трудно и морально и технически оперировать здоровых людей. Это ведь большая операция. Чем люди-то провинились, что у нас нет трупного донорства? Но они готовы на это идти ради своих близких. Мы с ними не работаем, не уговариваем, они делают это сами: приходят нас просить об операции.

– Мы забираем правую долю печени, но, поскольку орган регенерирует и увеличивается в объеме, человек ведет привычный образ жизни, занимается даже тяжелым физическим трудом, женщины рожают детей.

– Одиннадцать лет. Отметили недавно десятилетнее выживание нашего больного из Йошкар-Олы. Очень хорошо живет, работает, имеет семью. Надо сказать, что если бы мы занимались только трупной трансплантацией, нам было бы гораздо труднее работать. Невозможно делать одну операцию в год. А сейчас мы действуем в полную силу и ничем другим не занимаемся – времени нет.

– В Институте Склифосовского открыли Московский городской центр. Они пока завязаны с трупной трансплантацией. За год сделали всего три пересадки. Если бы такой центр был открыт за границей, он был бы обязан сделать за год 50–100 операций. Хотя с донорами в «Склифе» должно быть все в порядке, но органы их доноров исходно плохого качества. У девяти из десяти – либо алкогольная печень, либо вирусные поражения, либо нарушения гемодинамики, либо еще что-нибудь.

– Прежде всего, наша программа – единственная в мире, где выжили все реципиенты. Доноры идут без осложнений. Это – святое. Мы убедились окончательно в том, что для реципиента родственная печень лучше. Наши больные после трансплантации перестают быть больными – они ведут нормальный образ жизни. Дети учатся, взрослые работают. Операция универсальна, пригодна для людей любого возраста. Надо сказать, что и в странах, где все в порядке с трупными органами, родственные программы тоже существуют. Конечно, это дополнительные трудности для хирурга – делать две операции вместо одной. Причем, это одна из самых сложных операций в абдоминальной хирургии, надо минимизировать риск осложнений, сохранить все анатомические структуры у донора и реципиента. Операция ортотопическая – старая печень удаляется, новая – занимает ее место.

Необходимо помнить, что операция по пересадке печени – единственный способ спасти жизнь больного. Ведь у наших больных нет даже такой отдушины, как диализ для почечных больных. Летальность в группе ожидания составляет 70%! Поэтому мы и держимся за родственную трансплантацию.

– Не имеем, но очень хотим. Закон нам в этом не помогает. Вот у нас сейчас есть реальная пара – муж и жена. Была еще одна, но мы не успели юридически решить эти вопросы – жена умерла, хотя муж очень хотел быть донором. Итак, жена болеет, ей требуется пересадка. Мы обследовали мужа – его печень годится. В Законе написано: для того, чтобы быть донором, необходимо состоять в генетическом родстве. Как быть? У нас по этому поводу было заседание Этического комитета, и хотя все члены были «за», нам порекомендовали обратиться в суд. Но не вполне понятно, в чем должен быть предмет судебного разбирательства.

– Все очень просто. В лицензирование американского, скажем, реаниматолога обязательно входит умение готовить органы для трансплантации. Это входит в его обязанности. Там считается неприличным, если органы пропадут и жизни многих людей не будут спасены. Для нашего реаниматолога подготовка трансплантата – это лишняя проблема, зачастую даже не подкрепленная нормальными техническими условиями. Там же, в США, нет скоропомощного реаниматолога, который не умел бы кондиционировать органы. И там любой человек, поступающий с несовместимой с жизнью черепно-мозговой травмой, становится мультиорганным донором.

– Там лет пятнадцать назад была начата широкомасштабная кампания по пропаганде посмертного донорства. Все СМИ в этом участвовали. Даже у входа в церковь висели плакаты, призывающие прихожан отдать себя после смерти безнадежно больным людям. А ведь это католическая страна! В результате Испания единственная страна в мире, где нет дефицита донорских органов. Значит, это все-таки можно сделать. В Мадриде, когда мы там были в 1998 году, производили по четыре трансплантации печени в день! Но испанцы отдают свои органы только испанцам. Для того, чтобы пересадить орган иностранцу, нужно особое разрешение премьер-министра. Это – идеология. У них – получилось.